2. История создания древнерусских житий и периодизация русской святости.

3. Типы агиографических памятников.

Житие – жанр церковный по происхождению, цель которого – жизнеописание святого, его подвигов, или мучений. Литературу о святых еще называют агиографией (от гр. άγιος “святой“ и γράφω “пишу“). Встречается определение агиографии как научной дисциплины, занимающейся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Составителей житий называют агиографами. Цель агиографа – рассказать о жизни святого , а именно описать, как и в чем проявлялась его святость, какие подвиги во имя Христа он совершал, какими трудами он ее достиг. И себя агиограф никогда не считал – и не считает сегодня – автором жития. Он только записал жизнь святого. Вот почему часто не ставили своего имени составители житий, агиографы, и потому многие из них до сего дня нам не известны.

Агиографы, как правило, - это монахи, священники, реже – миряне, но обязательно христиане. А поскольку цель христианской жизни – спасение души в вечности, то агиограф и записывает житие такого святого человека как пример для подражания, как возможный и для других путь к святости. В этом дидактизм жития.

Народ, объясняя, что такое святость, назвал человека, ее достигшего, «земным ангелом» или «небесным человеком». Создается житие всегда только после смерти человека через какое-то время, за которое святость его проявилась, стала явной для людей. Чтобы подтвердить и утвердить факт святости человека, проводится его канонизация – причисление к числу святых, что совершается на Церковном Соборе. И к этому моменту обязательно создается икона святого – его образ , отражающий его небесный лик , и пишется его житие , которое тоже запечатлевает лик святого, а не его лицо . Как икона не портрет, так и житие не биография. Называют часто житие «иконой в слове». Содержание жития и его тип зависит от того подвига, который совершал святой. Таких подвигов много. Есть жития о мучениках, о преподобных, о благоверных князьях, о равноапостольных князьях или монахах и т. д. Написанные в разное время, по-разному они освещают историческую действительность, содержат разную степень подробности описания жизни святого, его окружения, обладают разным стилем.

Житие неразрывно связано с Преданием, только не с устным, а со Священным . Житие – это факт Священного Предания. В житии сохраняется историчность повествования: все святые, особенно начального периода русской истории, занимают особое в ней место, являются зачастую главными действующими лицами русской истории (святые равноапостольные Ольга и Владимир, благоверные князья Александр Невский и Дмитрий Донской, церковные писатели – летописец Нестор и митрополит Иларион, гениальные иконописцы Андрей Рублев и Феофан Грек и многие другие.)

История агиографии насчитывает столько лет, сколько прошло от Рождества Христова. Житийный канон находится в Евангелии, в образе Самого Христа. Формы же житийные восходят к античной литературе, к жанру панегирика. Путь к святости - это всегда путь совершения христианских заповедей. В истории христианства выделяются жития мучеников (мартирии), жития святых отцов (преподобных), жития праведных, святителей, равноапостольных, юродивых и мн.др. Жития стали появляться в в Римской империи в первые века христианства (200-209), во время гонений. В 3-4 вв. жития уже широко распространились на Востоке, в Византийской империи и странах Западной Европы. Затем в 4 – 8 вв появились монашеские жития, что связано с возникновением и распространением монашества в Палестине, Египетской пустыни. Канон житийный складывался постепенно и оформился в 9 веке в византийской литературе, откуда и пришел к нам.

История русских житий включает в себя:1. переводные жития и жития первых русских святых – Бориса и Глеба, одновременно первых русских преподобных – Феодосия Печрского, патерик, 2. жития мучеников и благоверных князей периода татаро-монгольского нашествия (Александра Невского, Михаила Ярославича Тверского, Михаила Всеволодовича Черниговского, Довмонта-Тимофея, Дмитрия Донского) 3. жития святых периода русского возрождения (15-16 вв). (Преподобные Сергий Радонежский, Стефан Пермский и др.) 4. Жития праведных жен, совершающих христианские подвиги в миру (т.наз. «мирянский» тип святости: Ульяния Осорьина).

Выдающиеся русские агиографы - преп. Нестор, открывший на Руси житийный канон; Епифаний Премудрый, использовавший стиль «плетения словес», Пахомий Логофет, блестящий стилист; Ермолай Еразм, талантливый писатель и публицист, и др.

В 17 в. жанр жития обретает новые черты, не разрушающие канон: идет процесс «обмирщения», но для житийной литературы это означала не уход от святости, а ее утверждение в бытовой, повседневной жизни мирян.

Г.П. Федотов считает, что в древнерусской святости формировался особый религиозный тип, генетически связанный с общехристианскими началами и византийским наследием. Но он отмечает и отличия.

Г. П. Федотов намечает этапы развития русской святости .

I этап он связывает с Киево-Печерским монастырем и подвигом преподобного Феодосия Печерского, в лице которого "сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение лю­дям, милосердие»

II этап - мистический. Связан с именем преп. Сергия Радонежского – первого русского мистика-исихаста (исихазм –особая практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом). При этом Сергий продолжал и подвиг, начатый Феодосием – трудничества, созидания монастыря, служения людям.

III этап - московский – XVI в – характеризуется столкновением 2-х направлений: «стяжателей» и «нестяжателей» , - в которых по-разному развивалась духовная традиция преп. Сергия.

XVII – XVIII Федотов считает временем духовного упадка (период смуты, раскола, затем преобразований Петра), когда уменьшается количество святых на Руси.

Но в XIX в. он отмечает духовный подъем и IV этап связывает с расцветом Оптиной Пустыни, старчества, и именем преп. Серафима Саровского.

Мы же можем смело говорить о V этапе русской святости – в ХХ веке, который дал нам сонм новомучеников и исповедников российских (1500 человек были канонизированы только на одном Православном Соборе в 2000 году, на самом деле количество прославленных русских мучеников-святых эпохи ХХ века гораздо больше)

«Святость (гр. agioths, лат. sanctitas), одно из фундаментальных понятий христианского учения. Его основной смысл состоит в причастности человека к Богу, его обоженности, в его преображении под действием благодати Божией». «Святость, свойство, присущее Богу, которым Он наделяет лица и предметы. Святость не означает безгрешность, но принадлежность к Богу, устремленность к безгрешности и совершенству. Святой - угодник Божий, наслаждающийся вечным блаженством». «Святой − значит собственно сияющий или очищающий».

«Святые подвижники Божии образуют видимое звено между нашим миром и небесным Царством Божиим. Это истинно ангельские люди и человеческие ангелы. Восходя от меры в меру, все более и более проникаясь божественным духовным светом благодати, они, подобно раскаленному железу под действием огня, просветляются, как солнце, достигая высших состояний обожения в познании духовных тайн, в Богосозерцании и Богообщении».

«В преображенном человеке восстановлена его не поврежденная грехом природа, его соединение с Богом как "чада Божиего". Основой этого восстановления является Боговоплощение, восприятие Христом человеческой природы. Поскольку во Христе человеческая природа была обожена, это открыло путь к Богу и для всего человечества: христиане, следуя Христу, соучаствуют в его Божестве по благодати и становятся святыми».

«Таким образом, святой − это всякий раз явление спасения, милости Божией к людям, благодати, посылаемой Богом своему народу… Подвиг, совершаемый святыми, рассматривается, таким образом, не столько как достижение самого святого, сколько как действие благодати Божией, как явление Божественного промысла».

Агиографическая литература включает в себя разные формы. Помимо житий, существуют прологи, синаксари, минеи, патерики.

Прологом называется книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. Минеи – это сборники пространных сказаний о святых в праздниках, расположенных по месяцам. Они бывают служебные и минеи-четии (для чтения). Патерики - специальные сборники рассказов о монахах, подвижниках монастыря или какой-либо местности, могут включать полные жития святых, или отдельные части. Также есть патерики – сборники высказываний святых отцов. Т.е. это жанр более свободный в подборе материала и форме его изложения. В рукописях известны древние переводные патерики (Римский, Синайский (или Лимонарь И. Мосха), Египетский (или Лавсаик Палладия) и др. (см. Лекцию 1).

Типы житий.

Типы житий складывались исторически и зависели от характера и содержания основного подвига святого. Так, первые три века христианства ознаменованы были гонениями на христиан и основной подвиг был – мученический. Так появляются записи свидетелей их мучений. Эти записи затем складываются в жития особого типа – мученические, или мартирии (лат). Последующие века – с 4 по 8-й – это время распространения монашества. Поэтому литература этого периода изобилует монашескими житиями, патериками разного содержания (см. раздел о переводной литературе, материал 1 лекции). Эти жития и называются монашескими, главный подвиг святого относится к преподобническому. (преподобный , т.е. человек, достигший подобия - очень подобен Христу) Известны жития о святителях, о праведных, о юродивых, о равноапостольных, о святых благоверных князьях (чисто русский тип святости), о пустынниках, столпниках, молчальниках, пещерниках и др. Есть святые, соединяющие подвиги, например, монашества и мученичества, тогда их называют преподобномучениками, что отражается в содержании жития. Количество типов святости гораздо больше и часто отражаются они в именованиях святого: «Филарет милостивый», «Иоанн многострадальный» и т.д.

Житийным каноном – т.е. правилом, по которому создается житие – следует считать вовсе не тот трафарет в виде строгой сюжетно-композиционной схемы, который сложился в византийской литературе и был перенесен на русскую почву (этот материал вы найдете в любом учебнике и справочнике). И, заметим, необходимость этой формы не отменяется как формы правильной, истинной. При этом и не обязывается самим жанром, чтобы она была неизменной (в ДРЛ встречаются формы житийной повести, военной или бытовой, или сказания (например, о Борисе и Глебе), т.е. типа повествования внешне не агиграфического). Но главным для жития, тем, без чего его не может быть, остается категория святости , сам факт святости. Если этого факта нет, то никакая правильная житийная форма не сможет быть житием. (пример тому – «Житие» протопопа Аввакума, им самим написанное)

Лекция 6

Первые русские жития.

«Сказание о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия Печерского» .

1. Образы святых Бориса и Глеба в «Сказании» и в «Чтении» Нестора.

2. Тип святости, особенность подвига святых Бориса и Глеба.

3. Жанровые и стилевые особенности первого русского жития.

4. Идея святости и тип подвига в «Житии Феодосия Печерского»

Первые русские святые – Борис и Глеб, которым посвящены несколько произведений агиографического характера

Древнерусская литература житий святых собственно-русских начинается с житий Бориса и Глеба, которым посвящен целый ряд текстов, из которых два памятника житийного характера: «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» преп. Нестора и «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» неизвестного автора. Перу Нестора принадлежит и «Житие Феодосия Печерского». Таким образом, два типа житий открывает ДРЛ: мученическое и монашеское, причем, весьма отличающиеся от византийских образцов своим более свободным отношением к форме при сохранении канона. «Сказание» о Борисе и Глебе» получило большее распространение, известно более 170-ти списков, почему и возьмем для изучения текст «Сказания».

«Сказание о Борисе и Глебе» (полное название: «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба»)

В интерпретации их святости существует спорный момент: некоторые считают их канонизацию политическим актом (Как пишет учебник В.Кускова: для «утверждения своей религиозной самостоятельности», «содействия политическому упрочению основ феодального строя» (В.Кусков. История древнерусской литературы, 1998.), другие не соотносят напрямую с политикой, усматривая в их подвиге, прежде всего, евангельскую мотивацию.

Их тип святости определяется как страстотерпческий, что является, по слову Г.Федотова «смертью в последовании Христу». Он называет их подвиг - «подвигом непротивления», что нужно связать с ценностным выбором, который совершает Борис, а вслед за ним и Глеб. Они своей смертью утверждают ценности мира вечного, Царствия Небесного, вместо мира этого , царства земного, ради которого идет на убийство Святополк.

Особенностями же «Сказания» явилась неожиданная для жития форма «психологизированного» повествования, с описанием внутренних переживаний святых, с экспрессивностью стиля и т.д.

«Житие Феодосия Печерского» (полное название: «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского»)» написано преподобным Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря. Главный подвиг Феодосия – монашеский. Он является аскетом, моливенником, подвижником, борется с дьяволом, творит чудеса. Он созидает первый на Руси общежитийный монастырь по уставу святого Федора Студита. Главное же его качество, свидетельствующее о достижении им святости – удивительное смирение. Оно подчеркивается на протяжении всего житийного повествования. «Житие Феодосия» составлено Нестором по всем правилам житийного жанра, включающим композиционную трехчастность, традиционные сюжетные мотивы, самоуничижение агиографа, чудеса и т.д. И это никак не помешало Нестору передать особенности быта, речи, подробности исторических реалий, даже некоторую психологизацию портрета матери Феодосия – первого в русской литературе индивидуального женского образа. Отметить нужно писательское мастерство преп. Нестора, выразившееся в стиле, выразительности деталей, в динамичности сюжета, и т.д. Все это сделало «Житие Феодосия» уникальным памятником древнерусской литературы.

Введение. 3

1. Формирование культуры на основе агиографической литературы.. 7

2. Репертуар русской агиографической литературы.. 18

Заключение. 21

В IV в. в связи с полным прекращением после Миланского эдикта 313 гонений на христиан и изменением условий их жизни в Римской империи новый вид приобретает и агиография. С образованием института монашества центр христианской святости перемещается в пустыню и иноческую обитель. Формируется жанр «жития отцов», который также именуют житием-биос (от греч. bios – жизнь). В житиях этого типа описывается не единственный эпизод в биографии святого – его мученичество, – а излагается весь его жизненный путь, долгое «возрастание в святость».

Появляется собственно сюжетная литературная агиография. Житие мыслится как жанр с широкой дидактической задачей. Если во времена гонений среди христиан царили апокалиптические ожидания скорого светопреставления и как наиболее естественная форма подготовки к Страшному суду воспринималось именно мученичество, то теперь стала очевидной необходимость выстраивать жизнь христианского сообщества в условиях окружающей реальности. «Жития отцов» рисуют многообразие жизни святых, показывают, как в разных обстоятельствах проявляют себя христианские добродетели. Яркий образец агиографии такого рода – Жизнь святого Антония Афанасия Александрийского (357 либо 365). Это житие одновременно стало и руководством по аскетике, и образцом жанра для последующих агиографов. Среди наиболее популярных памятников агиографии этого периода Лавсаик Палладия (IV–V вв.) и Лимонарь (от греч. leimonarion – «луг духовный») Иоанна Мосха (кон.VI – нач. VII). Название последнего памятника объясняется тем, что пестротой содержания и широтой житийного материала он напоминает цветочный ковер, или, выражаясь словами подлинника, «описывает сад небесный». Сочинение Иоанна впоследствии разрослось, дополнилось многочисленными вставками позднейших авторов и стало основой десятков средневековых «Лимонарей» – уже вполне самостоятельных памятников.

Историософские убеждения христианского мыслителя вынашивались в течении долгого жизненного и духовного пути, в процессе глубокой внутренней нравственной работы. Будет, думается, справедливым суждение, что Федотов в своей исследовательской деятельности идет в русле синкретического объединения философии, богословия и истории. Механизмом такого емкого, полифонического видения общественного развития является, по Федотову, культура. Осмыслению этого феномена отводит мыслитель первенствующее значение. И в этом плане на эпифеномены религиозного сознания, моральные нормы, разнообразные в своей пестроте политические события Федотов смотрит сквозь призму культуры. Эта исследовательская интенция, синтезирующая различные аналитические платформы, давала мыслителю такую редкую органичность и целостность суждений и взглядов по отдельным историческим сюжетам. Можно более обобщенно сказать, что в осмыслении истории федотовский культурологический метод направлен на наиболее полное представление человека.

И поэтому вряд ли будет преувеличением назвать аналитический опыт Федотова пионерским исследовательским проектом, задачей которого является "заглянуть за зеркало эмпирически осязаемой экономической и политической истории". В более обобщенной отрефлексированной форме основные контуры этого интеллектуального опыта весьма емко описаны известным современным французским историком Ж.Ле Гоффом: "В зеркале, которое экономическая история держит перед обществом, отражаются не лица, не воскрешенные люди, а бледные абстрактные схемы. Не хлебом единым жив человек, но такая история не имела и хлеба, она пробавлялась скелетами, движущимися в автоматическом танце. Против этих бестелесных механизмов нужно было найти противоядие. Нужно было найти для истории нечто иное. Этим иным стала ментальность

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Белорусский Государственный Университет

Филологический Факультет

Национальное своеобразие агиографии Древней Руси

Минск 2009

Всю историю древнерусской литературы можно условно разбить на несколько этапов. На этих отдельно взятых этапах можно рассматривать развитие агиографического канона. Попробуем рассмотреть этот процесс на примерах некоторых произведений (житий, повестей). В данном случае (для рассмотрения развития агиографического канона) выделяются следующие этапы:

1) Литература Киевской Руси X -- начала XII века

Житие Феодосия Печерского

Жития Бориса и Глеба

2) Литература периода феодальной раздробленности XII -- первой четверти XIII века

Киево-Печерский патерик

3) Литература первых лет монголо-татарского ига, 1237 год -- конец XIII века

Житие Александра Невского

Житие Михаила Черниговского

4) Литература эпохи русского Предвозрождения, XIV -- середина XV века

4а) Литература XIV века до Куликовской битвы

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском

4б) Литература конца XIV -- первой половины XV века

Епифаний Премудрый

5) Литература в период образования единого русского государства. Элементы Возрождения в русской литературе Середина XV-XVI век

5а) Литература середины XV -- первой четверти XVI века

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет)

5б) Литература XVI века

Русская церковь практически с самого начала своего существования стремилась к правовой и идеологической автономии от церкви византийской. Поэтому канонизация своих, русских святых имела принципиальное идеологическое значение. Обязательным условием канонизации святого было составление его жития, в котором бы, в частности, сообщалось о чудесах, творимых святым при жизни, или чудесах посмертных, совершающихся на месте его погребения. Естественно поэтому, что процесс канонизации русских святых потребовал создания их житий.

Древнейшим русским житием было, возможно, "Житие Антония Печерского" монаха, первым поселившегося в пещере на берегу Днепра. Впоследствии к Антонию присоединились Никон и Феодосий, и тем самым было положено начало будущему Киево-Печерскому монастырю. "Житие Антония" до нас не дошло, но на него ссылаются составители "Киево-Печерского патерика". Во второй половине XI -- начале XII в. были написаны также "Житие Феодосия Печерского" и два варианта жития Бориса и Глеба. агиографический канон древнерусский литература

Житие Феодосия Печерского . "Житие Феодосия Печерского" было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором, которого большинство исследователей отождествляет с Нестором летописцем, создателем "Повести временных лет". По поводу времени написания жития мнения ученых расходятся: А. А. Шахматов и И. П. Еремин полагали, что оно было создано до 1088 г., С. А. Бугославский относил работу Нестора над житием к началу XII в.

"Житие Феодосия" своей композицией и основными сюжетными мотивами вполне отвечает требованиям византийского агиографического канона: в начале жития повествуется о рождении будущего святого от благочестивых родителей, о его пристрастии к учению и чтению "божественных книг". Отрок Феодосий чуждается игр со сверстниками, усердно посещает церковь, предпочитает заплатанную одежду одежде новой, в которую настойчиво одевает его мать. Став иноком, а затем и игуменом Киево-Печерского монастыря, Феодосий поражает всех своим трудолюбием, исключительным смирением. Он, как и подобает святому, творит чудеса: одолевает бесов, по молитве его пустой сусек в монастырской кладовой наполняется мукой, "светьл отрок" приносит золотую гривну в тот момент, когда братии не на что купить еду. Феодосий заранее знает день своей кончины, успевает наставить братию и попрощаться с ней; когда он умирает, князю Святополку дано увидеть "стълъп огньн, до небесе сущь над манастырьмь".

Все это свидетельствует о хорошем знакомстве Нестора с агиографическим каноном и с памятниками византийской агиографии: исследователи указывали на факты использования Нестором отдельных сюжетных мотивов из византийских житий и патериковых рассказов.

И в то же время "Житие Феодосия" отличается не только художественным мастерством, но и полной самостоятельностью в трактовке отдельных образов и сюжетных коллизий.

Так, совершенно нетрадиционно изображение матери Феодосия. Видимо, сведения о ней, которыми располагал Нестор, позволили ему вместо условного, этикетного образа благочестивой родительницы святого создать живой индивидуализированный портрет реальной женщины. Она была "телъм крепъка и сильна якоже и мужь", с низким, грубым голосом. Погруженная в мирские заботы, волевая, суровая, она решительно восстает против желания Феодосия посвятить себя богу. Любящая мать, она тем не менее не останавливается перед самыми крутыми мерами, чтобы подчинить сына своей воле: жестоко избивает, заковывает в "железа". Когда Феодосий тайно уходит в Киев и поселяется там в пещере вместе с Антонием и Никоном, мать хитростью и угрозами (не испытывая, видимо, особого почтения к святым старцам) пытается вернуть сына в отчий дом. И даже пострижение ее в женском монастыре воспринимается не как подвиг благочестия, а как поступок отчаявшейся женщины, для которой это единственная возможность хоть изредка видеть сына.

Нестор умеет насыщать живыми деталями и традиционные сюжетные коллизии, о чем свидетельствует рассказ, который показывает исключительное смирение и незлобивость Феодосия, -- рассказ о поездке от князя в монастырь.

Четко прослеживается нравоучительный и апологетический смысл рассказа. Но живые детали придают ему такую естественность и достоверность, что в результате в центре сюжета оказывается не столько прославление добродетелей Феодосия, сколько описание постепенного "прозрения" незадачливого возницы, и это превращает нравоучительную историю в живую бытовую сценку. Таких эпизодов в житии немало; они придают повествованию сюжетную остроту и художественную убедительность.

Жития Бориса и Глеба . Создание культа Бориса и Глеба, потребовавшее написания житий, им посвященных, преследовало две цели. С одной стороны, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси (прежде всего перед лицом ревниво следившей за сохранением своего главенствующего положения среди православных стран Византии), свидетельствовала о том, что Русь "почтена пред богом" и удостоилась своих "святых угодников". С другой стороны, культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно важный и актуальный политический подтекст: он "освящал" и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья -- братья, однако это не исключает, а, напротив, предполагает обязательность "покорения" младших князей "старшим". Именно так поступили Борис и Глеб: они беспрекословно подчинились своему старшему брату Святополку, почитая его "в отца место", он же употребил во зло их братскую покорность. Поэтому имя Святополка Окаянного становится во всей древнерусской литературной традиции нарицательным обозначением злодея, а Борис и Глеб, принявшие мученический венец, объявляются святыми патронами Русской земли.

Тому же сюжету посвящены и два собственно агиографические памятника: "Чтение о житии и о погублении… Бориса и Глеба", написанное Нестором, автором "Жития Феодосия Печерского", и "Сказание о Борисе и Глебе". Автор Сказания неизвестен. По мнению большинства исследователей, оно было написано в начале XII в.

Сказание весьма отличается от летописного рассказа, и эти отличия демонстрируют особенности агиографического повествования: исключительную эмоциональность, нарочитую условность сюжетных ситуаций и этикетность речевых формул, объясняемые строгим следованием агиографическому канону. Если в "Житии Феодосия Печерского" живые детали помогали поверить в истинность даже самого откровенного чуда, то здесь, напротив, герои поступают вопреки жизненной правде, именно так, как требует их амплуа святого мученика или мучителя, деталей и подробностей мало, действие происходит как бы "в сукнах", все внимание автора и читателя сосредоточивается зато на эмоциональной и духовной жизни героев.

Феодальные распри на Руси того времени были достаточно обычным явлением, и участники их всегда поступали так, как подсказывал им трезвый расчет, военный опыт или дипломатический талант: во всяком случае, они ожесточенно сопротивлялись, отстаивая свои права и жизнь. Пассивность Бориса и Глеба перед лицом Святополка уже необычна, она -- дань агиографическому канону, согласно которому мученик, страшась смерти, одновременно покорно ожидает ее.

Действительно, если в летописи говорится, что Борис готов отправиться в Киев к Святополку, быть может доверившись его льстивым словам ("С тобою хочю любовь имети, и к отню придамь ти", -- заверяет его Святополк), и лишь перед самой гибелью узнает о грозящей ему опасности ("бе бо ему весть уже, яко хотять погубити иМ"), то в Сказании Борис, едва узнав о смерти отца, уже начинает размышлять: к кому обратиться в своем горе? К Святополку? "Нъ тъ, мьню, о суетии мирьскыих поучаеться и о биении моемь помышляеть. Да аще кръвь мою пролееть и на убииство мое потъщиться, мученик буду господу моему. Аз бо не противлюся, зане пишеться: „Господь гърдыим противиться, съмереным же даеть благодать"".

Судьба Бориса предрешена заранее: он знает об ожидающей его смерти и готовится к ней; все происходящее в дальнейшем -- это лишь растянутая во времени гибель обреченного и смирившегося со своей обреченностью князя. Чтобы усилить эмоциональное воздействие жития, агиограф даже саму смерть Бориса как бы утраивает: его пронзают копьями в шатре, затем убийцы призывают друг друга "скончать повеленое" и говорится, что Борис "усъпе, предав душю свою в руце бога жива", и наконец, когда тело Бориса, обернутое в ковер, везут в телеге, Святополк, заметив, что Борис приподнял голову (значит, он еще жив?), посылает двух варягов, и те пронзают Бориса мечами.

Чисто этикетным характером отличаются пространные молитвы Бориса и Глеба, с которыми они обращаются к богу непосредственно перед лицом убийц, и те как бы терпеливо ждут, пока их жертва кончит молиться. Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее видилась богопротивная жестокость мучителей.

Обращала на себя внимание "беззащитная юность Глеба", который молит о пощаде, "как просят дети": "Не деите мене… не деите мене". Но это также чисто литературный прием, ибо согласно тексту самого же Сказания Борис и Глеб, родившиеся от болгарки, одной из жен Владимира-язычника, были уже далеко не юноши: ведь от крещения Владимира до его смерти прошло 28 лет.

Отмеченная разница в приемах агиографического повествования в "Житии Феодосия Печерского" и "Сказании о Борисе и Глебе", видимо, объяснима не столько различием манеры авторов ("Чтение о Борисе и Глебе", написанное тем же Нестором, сходно в своих приемах со Сказанием), сколько спецификой жанра. Рассказ о святом подвижнике, подвизающемся в пустыне, монастыре и т. д., традиционно допускал большее отражение вещного мира, более живую характеристику персонажей и т. д., чем житие-мартирий (рассказ о мученической смерти), где все внимание было сосредоточено на изображении страданий святого и прежде всего величия его духа перед лицом смерти. Отсюда и большая скупость деталей, и большая условность характеристик, и -- с другой стороны -- большая эмоциональность молитв или обличений.

Рассмотренные выше жития, находящиеся среди наивысших достижений христианской средневековой агиографии, наглядно свидетельствуют о высоком уровне литературного мастерства древнерусских писателей XI-XII вв.

Киево-Печерский патерик. Старший список "Киево-Печерского патерика" датируется началом XV в., но основа этого выдающегося памятника древнерусской литературы была заложена двумя веками раньше -- в начале XIII в., в процессе переписки епископа Симона и монаха Поликарпа.

Оба они были пострижениками Киево-Печерского монастыря, оба были образованными и талантливыми книжниками. Но судьба их сложилась по-разному: Симон сначала стал игуменом одного из владимирских монастырей, а затем в 1214 г. занял епископскую кафедру в Суздале и Владимире. Поликарп же остался в монастыре. Честолюбивый монах не хотел смириться со своим положением, не соответствующим, как он думал, его знаниям и способностям, и с помощью влиятельных покровителей -- княгини Верхуславы-Анастасии, дочери Всеволода Большое Гнездо, и ее брата, Юрия Долгорукого -- стал домогаться епископской кафедры. Но Симон, к которому княгиня обратилась за поддержкой, не одобрил честолюбивых устремлений Поликарпа и написал ему послание, в котором обличал его "санолюбие" и увещевал гордиться уже тем, что подвизается в столь прославленном монастыре. Как полагают исследователи, это послание Симон сопроводил рассказами о некоторых киево-печерских монахах; эти рассказы должны были напомнить Поликарпу о славных традициях монастыря и тем самым успокоить его мятежный дух. Послание Симона и следующие за ним девять новелл о монахах Киево-Печерского монастыря явились одной из основ будущего "Киево-Печерского патерика".

Другой важной составной частью памятника явилось послание Поликарпа к игумену Акиндину, в котором Поликарп сообщал, что он наконец решился осуществить давнишний замысел (или поручение?) и рассказать о жизни и "чудесах печерских святых". За письмом следуют одиннадцать новелл о подвижниках.

Видимо, в середине XIII в. послания Симона и Поликарпа (вместе с сопровождающими их новеллами) были объединены и дополнены другими памятниками, повествующими о том же монастыре: "Житием Феодосия Печерского" и "Похвалой" ему, написанным Симоном "Словом о создании церкви Печерской", выписками из "Повести временных лет" о происхождении монастыря и первых его иноках.

Так постепенно слагался памятник, получивший впоследствии название "Киево-Печерского патерика". До нас дошли Арсениевская редакция "Патерика", созданная в начале XV в. по инициативе тверского епископа Арсения, Феодосиевская редакция, восходящая, возможно, к переделке середины XV в., Кассиановские редакции, составленные в 60-х гг. XV в. в самом Киево-Печерском монастыре, и др.

Литературное и идеологическое значение "Патерика" было исключительно велико. Он не только подытоживал развитие русской агиографии XI-XII вв., но, повествуя о славном прошлом знаменитого монастыря, будил чувство общерусского патриотизма, в страшные годы монголо-татарского ига напоминал о временах процветания и могущества Киевской Руси.

Древнейшая из дошедших до нас Арсениевская редакция "Патерика" открывается пространным "Словом о создании церкви Печерской". В рассказе Симона постройка храма изображается делом, освященным божественной благодатью. За рассказом о создании церкви следует летописное "Сказание, что ради прозвася Печерский монастырь", а далее -- несторовское "Житие Феодосия". Но основную часть "Патерика" составляют рассказы Симона и Поликарпа.

Сюжеты легенд "Киево-Печерского патерика" (в отличие, например, от легенд "Синайского патерика") довольно разнообразны, характеры персонажей порой превращаются в живые портреты, не укладывающиеся в трафареты агиографического жанра; монахи-подвижники предстают перед читателями одержимыми обычными человеческими слабостями: они бывают и корыстолюбивы, и злопамятны, и завистливы, и равнодушны к бедам других "братьев".

Как и в "Житии Феодосия", в рассказах "Киево-Печерского патерика" немалое место занимает описание чудес, творимых иноками. Чудеса самые разнообразные: Прохор Лебедник из лебеды печет хлеб, а золу превращает в соль и оделяет солью и хлебом страдающих от голода киевлян; Агапит Лечец лечит от всех недугов обычной пищей монахов, лишь освящая ее своей молитвой, он может сделать безвредным яд, может излечить на расстоянии, послав свое чудодейственное лекарство (обычную еду, освященную молитвой) в далекий Чернигов к больному Владимиру Мономаху; монах Григорий заставляет пробравшихся в монастырь воров проспать пять суток, а в другой раз -- два дня оставаться неподвижными (при этом они стоят "угнетаемы бремены" -- грузом украденных ими овощей).

Интересны патериковые рассказы о бесах. Бесы не только "пакостят" инокам, пугают или искушают их, в борьбе с затворниками они применяют и другие, более "утонченные" методы: так, Исаакию бесы являются в виде ангелов, даже молятся вместе с ним, а Никита Затворник с помощью бесов запоминает наизусть все ветхозаветные книги (но при этом "николи же восхоте видети, ни слышати, ни почитати" книги Нового завета!). Встречается в патерике и традиционный агиографический мотив покорности бесов праведнику: так, монах Федор заставляет бесов перенести на гору с днепровского берега тяжелые бревна.

"Киево-Печерский патерик" явился значительной вехой в развитии древнерусской агиографии, овладевшей различными формами сюжетного повествования.

К началу XIII в. древнерусская литература уже обладала сложившейся системой жанров, древнерусские авторы были хорошо знакомы с обширным кругом классических произведений византийской литературы и литературы южных славян. Почти в каждом из жанров были созданы произведения, которые сами являлись образцами, достойными подражания, и определили дальнейшее развитие данного жанра на русской почве. Сложились литературные стили, и древнерусские книжники не уступали теперь в искусстве слова византийским или болгарским авторам.

Не только Киев и Новгород, но и Владимир, Смоленск, Чернигов, Галич и многие другие города стали центрами книжного дела, летописания, обладали большими библиотеками. Интенсивное развитие городской культуры, на первых порах концентрировавшейся вокруг княжеских резиденций, соборов или монастырей, было надежным залогом дальнейшего обмирщения культуры, сближения литературы с эпосом, расширения круга не просто грамотных, но и широкообразованных, "книжных" людей. Сходные, но более интенсивно протекавшие процессы мы наблюдаем в странах Западной Европы в течение XIII-XIV вв. При этом и на Руси были все предпосылки для подобного же развития городской культуры: Русь также обладала основным корпусом христианской книжности, также познакомилась с "мировыми сюжетами" в их эллинистической транскрипции ("Александрия", предания о Троянской войне, некоторые античные мифы), также шла по пути сближения своего исторического эпоса с книжной христианской культурой (пример тому -- "Слово о полку Игореве"). Словом, XIII век обещал древнерусской литературе новый, значительный шаг вперед.

Но ничего этого не произошло. Катастрофа монголо-татарского нашествия насильственно прервала развитие русской культуры и в значительнейших размерах уничтожила достигнутое.

В XIII в., как и в предшествующие столетия, агиография, наряду с летописанием, является важнейшим жанром древнерусской литературы. Как уже говорилось выше, авторы житий в своем творчестве были тесно связаны требованием строго соблюдать жанровые каноны, выработанные многовековой историей этого, церковно-религиозного по своим задачам, жанра. В этом причина отвлеченности, риторичности житий, того, что жития разных святых, написанные в разное время, во многом похожи друг на друга. Но, что также уже отмечалось выше, героями житий становились реальные исторические личности; авторы житий были людьми своего времени, и в той или иной степени в написанных ими житиях находили отклик политические концепции этого времени; одним из источников, к которым прибегали агиографы, были устные предания о святом, а в этих устных преданиях отражались и реальные события из жизни святого, и сказочно-фантастические легенды о нем. Все эти факторы действовали разрушающе на жанровые каноны, способствовали проникновению в житийные произведения исторически-злободневных, публицистических, сюжетно-увлекательных эпизодов. Чем значительнее отступления в житии от жанровых канонов, тем интереснее такое житие в литературном отношении. Разумеется, в любом случае имеет значение и литературный талант автора жития. Эти характерные черты агиографического жанра, присущие ему изначально, нашли отражение и в житиях, написанных в рассматриваемый период истории древнерусской литературы.

Житие Александра Невского . "Житие Александра Невского" в первоначальной редакции было написано в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь (ум. в 1263 г.), вероятнее всего, до 1280 г., года смерти митрополита Кирилла, так как целый ряд данных говорит о его участии в создании этого жития. "Житие Александра Невского" должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам.

"Житие Александра Невского" манерой описания военных столкновений, отдельными чертами стиля, композиции, фразеологии сближается с "Летописцем Даниила Галицкого". По убедительному предположению Д. С. Лихачева, такая близость этих произведений объясняется причастностью к их созданию митрополита Кирилла II. Кирилл был близок к Даниилу Галицкому и участвовал в составлении "Летописца Даниила Галицкого", а позже, обосновавшись в Северо-Восточной Руси, он принимал горячее участие в государственной деятельности Александра Невского. "Вне всякого сомнения, -- пишет Д. С. Лихачев, -- Кирилл имел отношение к составлению жизнеописания Александра. Он мог быть и автором, но вернее всего он заказал житие кому-нибудь из проживающих на севере галицких книжников".

"Житие Александра Невского" имеет и существенное жанровое отличие от "Летописца Даниила Галицкого": оно с самого начала писалось как произведение житийное, это памятник агиографического жанра. Жанровые особенности нашли отражение в авторском предисловии с элементами самоуничижения и этикетными сведениями автора о себе, в том, как рассказчик сообщал в начале своего повествования о рождении и родителях Александра ("… родися от отца милостилюбца и мужелюбца, паче же и кротка, князя великаго Ярослава, и от матере Феодосии"), в рассказе о свершившихся по смерти Александра чудесах, в многочисленных отступлениях церковно-риторического характера. Но реальный образ героя повествования, его деяния придали "Житию Александра Невского" особый воинский колорит. Чувство живой симпатии рассказчика к своему герою, о котором он не только слышал "от отець своих", а и сам был "самовидець възраста его", преклонение перед его воинскими и государственными делами придали "Житию Александра Невского" какую-то особую искренность и лиричность.

Характеристики Александра Невского в Житии очень разноплановы. В соответствии с житийными традициями подчеркиваются "церковные" добродетели Александра. О таких, как Александр, говорит автор, пророк Исайя сказал: "Князь благ в странах -- тих, уветлив, кроток, съмерен -- по образу божию есть". Он "бе бо иереелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа". А с другой стороны, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. "Взор [вид, образ] его паче [здесь -- величественнее] инех человек, и глас его -- акы труба в народе". Побеждая, сам Александр непобедим: "… не обретеся противник ему в брани никогда же". В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Узнав о приходе на Неву шведов, Александр, "разгореся сердцем", "в мале дружине" устремляется на врага. Он так спешит, что ему некогда "послати весть к отцю своему", а новгородцы не успевают собрать свои силы в помощь князю. Стремительность Александра, его богатырская удаль характерны для всех эпизодов, в которых говорится о его ратных подвигах. В этих описаниях Александр представал уже как эпический герой. Сочетание в одном повествовательном ряду подчеркнуто "церковного" и еще ярче выражающегося "светского" плана -- стилистическая особенность "Жития Александра Невского". И замечательно, что при этой разноплановости и, казалось бы, даже противоречивости характеристик Александра образ его целен. Цельность эта создается лирическим отношением автора к своему герою, тем, что Александр для автора не только герой-полководец, но и мудрый, заботящийся о своем народе государственный деятель. Он "сироте и вдовици в правду судяй, милостилюбець, благ домочадцемь своим". Это идеал мудрого князя, правителя и полководца. Не случайно, описывая смерть Александра, автор Жития в одном из своих горестных восклицаний почти повторяет Даниила Заточника: "Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити" (ср. у Даниила Заточника: "Князь щедр отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают").

Героико-эпический дух "Жития Александра Невского" обусловил включение в текст Жития эпизода, повествующего о шести храбрецах, отличившихся во время битвы на Неве. Автор говорит, что он слыхал об этом от самого Александра и "от иных, иже в то время обретошася в той сечи". Видимо, в основе эпизода лежит какое-то устное эпическое предание или, возможно, героическая песня о шести храбрецах. Правда, автор Жития лишь перечислил имена героев, кратко сообщив о подвиге каждого из них.

Описывая ратные подвиги Александра, автор Жития с несвойственной для агиографа свободой пользовался и воинскими эпическими преданиями, и изобразительными средствами воинских повестей. Этим объясняется стилистическое своеобразие "Жития Александра Невского", а оно в свою очередь было обусловлено и реальным обликом героя Жития, и задачей автора нарисовать идеальный образ князя -- защитника родины. Автор "Жития Александра Невского" так удачно разрешил поставленную перед собой задачу, что это Житие вплоть до XVI в. служило своеобразным эталоном "высокого" стиля изображения князя-полководца.

Житие Михаила Черниговского . Близко по времени создания к "Житию Александра Невского" и "Житие Михаила Черниговского". Это иной тип княжеского жития эпохи монголо-татарского ига. В 1246 г. в Орде по приказанию Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его в Орду боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в Житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру.

Дочь Михаила Всеволодовича, ростовская княгиня Марья вместе с сыновьями установила церковное почитание Михаила и боярина Феодора в Ростове. В связи с этим было написано проложное житие Михаила Черниговского -- краткий рассказ о его гибели в Орде. Житие было написано до 1271 г. (года смерти княгини Марьи). Это краткое проложное "Житие Михаила Черниговского" послужило основой для целого ряда более поздних и более пространных редакций житийного повествования о гибели в Орде черниговского князя. Первая из этих редакций была составлена в конце XIII -- начале XIV в. священником Андреем.

Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Михаила убивают. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду, и Михаил и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы "обличить" идолопоклонство -- "нечестивую веру". Эта линия Жития имеет ярко выраженную церковную окраску. Но в Житии не менее сильна и линия психологически-драматическая. Находившийся в это время в Орде внук Михаила, ростовский князь Борис, и другие русские, случившиеся в это время в Орде, уговаривают черниговского князя подчиниться воле татар, обещая со всеми своими людьми принять за него епитимью. Боярин Федор опасается, что уговоры подействуют на князя: вспомнив "женьскую любовь и детей ласкание", князь уступит и подчинится требованиям татар. Но Михаил тверд. Он решил выполнить долг до конца. Сняв с себя княжеский плащ, Михаил бросает его в ноги уговаривающих и восклицает: "Примите славу света сего, ея же вы хощете". С драматическими подробностями, замедляющими повествование и усиливающими его эмоциональное воздействие, рассказывается, как были убиты Михаил и Федор.

Эта вторая линия Жития -- рассказ об обстоятельствах убийства князя и боярина делала его не отвлеченным церковно-религиозным повествованием о страдании за веру, но животрепещущим рассказом о татарской жестокости и о непреклонной гордости русского князя, который жертвует жизнью за честь своей земли.

В первой половине XIV в. в агиографии, как и в летописании, можно отметить те же явления, что и в предшествующий период. Пишутся жития подвижников церкви и монашества, княжеские жития. Княжеские жития-мартирии данного этапа развития литературы можно рассмотреть на примере памятника тверской литературы -- "Повести о Михаиле Тверском". Написана она по образцу "Жития Михаила Черниговского". Князь Михаил добровольно идет в Орду. Но самоотверженность его объясняется уже не религиозными мотивами, а заботой о судьбе своего княжества. Рассказ об унижениях Михаила Ярославича в Орде, об обстоятельствах его гибели осложнен рядом сильных деталей и психологически острых ситуаций.

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском. Тверская повесть об убиении тверского князя Михаила Ярославича в Орде, относящаяся к жанру княжеских житий-мартириев, пользовалась большой популярностью у древнерусских читателей. Она включалась как в рукописные сборники, так и в летописные своды.

В ноябре 1318 г. в ходе политической борьбы между тверским и московским князьями за обладание Владимирским великокняжеским столом в Орде по проискам московского князя Юрия Даниловича был убит тверской князь Михаил Ярославич. Как видно из текста Повести, автор ее сопровождал князя в Орду, был очевидцем гибели князя. Вероятнее всего, это был игумен Отроча монастыря Александр. Написана Повесть была в конце 1319 -- начале 1320 г.

Как уже отмечалось выше, и тематически, и по характеру, и по жанру "Повесть о Михаиле Ярославиче" близка к "Житию Михаила Черниговского", в ней есть и прямые текстуальные заимствования из последней. Но между обоими произведениями имеются существенные различия. Так, тверской князь идет в Орду не для того, чтобы пострадать за веру, а заботясь о благе своего народа. Подобно Михаилу Черниговскому, Михаил Тверской знает, что в Орде его ждет гибель. Но если первый отправился обличить "поганую" веру, то второй шел, чтобы отвратить ордынскую беду, нависшую над его княжеством. Бояре уговаривают Михаила Ярославича не ходить в Орду, сыновья готовы пойти туда вместо отца: все понимают, что ждет князя в ханской ставке. Знает это и князь, но он должен выполнить свой долг: "Видите, чада моя, яко не требуеть вас царь, детей моих, ни иного котораго, развие мене, но моея главы хощеть. Аще бо аз где уклонюся, то вотчина моя вся в полону будеть и множество христиан избиени будуть, аще ли после того умрети же ми есть, то лучши ми есть ныне положити душю свою за многыя душа". Подвиг Михаила носит гражданственный характер. Антиподом Михаила выступал московский князь Юрий Данилович -- союзник Орды и враг Тверской земли. Прямых выпадов против Юрия в тексте Повести нет, но в подтексте произведения осуждение московского князя ощущается достаточно сильно. Этот не высказанный прямо упрек особенно ощутим в последнем эпизоде рассказа о том, как был убит Михаил. Подъехав на коне к нагому телу поверженного на землю князя, темник Кавгадый "с яростию" говорит Юрию Даниловичу Московскому: "Не брат ли ти старейши, как отець, да чему тако лежить тело его наго повержено?". Автор влагает осуждение Юрия в уста ордынца, при этом того, который только что выступал как главный обвинитель и коварный враг князя Михаила Ярославича.

Сильные художественные детали свойственны и целому ряду других мест произведения. Лаконичная концовка Повести искусно завершает весь рассказ. Это и описание факта, и лирическое обобщение, и тонкий словесный пассаж: "И положиша его на велицей досце, и възложиша на телегу, и увиша ужи крепко, и превезоша за реку рекомую Адьжь, еже зовется Горесть: горесть бо се ныне, братие, и есть в той час таковую видевши нужную смерть господина своего князя Михаила".

Тверской рассказ о Михаиле Ярославиче своей темой и характером ее разработки не мог не волновать русского читателя. Антимосковская направленность Повести с самого начала звучала приглушенно. Поэтому "Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском" прочно вошла в московское летописание. Но московские летописцы ощущали антимосковские тенденции Повести, и по летописным редакциям этого произведения в московской ветви русского летописания видно, как от редакции к редакции снималось или перерабатывалось все то, что рисовало в невыгодном свете Юрия Даниловича, исключались антимосковские выпады. "Повесть о Михаиле Ярославиче" приобретала характер рассказа о гибели русского князя за Русскую землю в Орде, что в конечном счете являлось исторической правдой.

Наряду с летописанием агиография, как и в предшествующие периоды, остается одним из основных литературных жанров. И так же как летописание, этот жанр в рассматриваемое время достигает большого развития и претерпевает целый ряд важных изменений.

В агиографии конца XIV -- первой половины XV в. нашел наиболее яркое отражение экспрессивно-эмоциональный стиль, названный прославленным мастером этого стиля, Епифанием Премудрым, "плетением словес". Экспрессивно-эмоциональный, панегирический стиль отражал новое отношение к человеческой личности, особое внимание к слову как средству постижения и отражения мира, стремление в рамках установившихся литературных традиций найти новые приемы и способы выражения творческой идеи. Панегирический стиль, основанный на библейских символах и традиционных стилистических формулах, восходит к византийской литературе. Во многих славянских странах (в Болгарии, Сербии, на Руси) стиль этот достигает своего наивысшего расцвета почти одновременно в конце XIV -- начале XV в., хотя предпосылки его появились значительно раньше. Отражая общую философскую концепцию, обусловленную предренессансными явлениями, в каждой стране этот стиль, восходящий к византийским традициям, получил своеобразное воплощение.

Появление экспрессивно-эмоционального стиля на Руси связывается с южнославянским влиянием и обозначается как стиль второго южнославянского влияния. Бесспорно, что в возникновении и развитии на Руси панегирического стиля имело немаловажное значение общение русской книжной культуры с книжной культурой Болгарии и Сербии. Но нельзя объяснить все эти явления только односторонним влиянием одних стран на другие. Процесс формирования и развития панегирического стиля проходил в общении разных славянских культур между собой и с византийскими культурными течениями как непосредственно, так (видимо, в еще большей степени) и в славянско-византийских культурных центрах -- монастырях Константинополя, Солуни, Святой Горы (Афона).

Вместе с тем одновременное появление этого стиля в разных странах должно объясняться тем вниманием к внутреннему миру человека, которое было так характерно для Предвозрождения.

На русской почве в наиболее завершенном и наиболее оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Первые проявления этого стиля в агиографии, своего рода первоначальный русский вариант его связывают с именем митрополита всея Руси Киприана. Третьим представителем этого литературного течения был Пахомий Логофет, творчество которого, охватывающее вторую и третью четверть XV в., придает экспрессивно-эмоциональному стилю церковно-официальный характер.

Епифаний Премудрый . Биографические сведения о Епифании весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV в. В 1379 г. принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме и на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х гг. XV в. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвание "Премудрый". Перу Епифания принадлежат два жития: "Житие Стефана Пермского", написанное им в 1396-1398 гг., и "Житие Сергия Радонежского", написанное между 1417-1418 гг.

Обычные слова не в силах выразить величие подвижника, но автор рассказа о святом -- земной человек, и, призывая на помощь бога, уповая на покровительство святого, деяния которого он описывает, агиограф стремится в своем творении так пользоваться обычными средствами языка, чтобы у читателя создалось представление о необычности святого по сравнению со всеми остальными людьми. Поэтому языковая вычурность, "плетение словес" -- это не самоцель, а средство, с помощью которого автор может прославить героя своего повествования.

Одной из типических черт агиографического жанра, что особенно бросается в глаза в памятниках панегирического стиля, является крайняя степень самоуничижения агиографа. В одной из такого рода тирад Епифаний пишет: "Аз бо есмь груб умом и словом невежа, худ имея разум и промысл вредоумен, не бывшу ми въ Афинех от уности, и не научихся у философов их ни плетениа риторьска, ни ветийскых глагол, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не стяжах, ни философиа, ни хитроречиа не навыкох, и спроста отинудь весь недоуменна наполнихся". Авторское признание в своей неучености, невежестве, в своей простоте противоречит остальному тексту произведения, в котором ученость проявляется в обилии цитируемых источников, а "риторские плетения" представлены более чем обильно, -- искусный литературный прием, направленный все к той же цели: прославить, возвеличить святого. Если автор Жития, блещущий в своем произведении и ученостью и риторским искусством, не устает говорить о своем ничтожестве, то читатель и слушатель Жития должны были чувствовать себя особенно ничтожными перед величием святого. Кроме того, авторские признания в своей неучености и литературной беспомощности, противоречащие действительному тексту, написанному этим самым автором, должны были создать впечатление, что все написанное -- некое божественное откровение, наитие свыше.

В "Житии Стефана Пермского" Епифаний достигает настоящей виртуозности в своем словесном восхвалении Стефана. Выбор поэтических средств, композиционное построение текста -- строго продуманная, тщательно отработанная литературная система. Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками. Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. Вот, например, одна из характеристик героя, начинаемая с авторского самоуничижения: "Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа и приобретаа и приплетаа пакы глаголя: что еще тя нареку? -- Вожа заблужьдшим, обретателя погыбшим, наставника прельщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взискателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчющим, подателя требующим, наказателя несмысленым…" и т. д.

"Плетение" похвалы святому -- основная цель и задача "Жития Стефана Пермского". Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты. Они появляются в описании быта пермяков, в рассказах об их идолах, об их охотничьем искусстве, в рассуждениях Епифания об отношениях между Москвой и Пермью. Центральная, наиболее обширная часть Жития -- рассказ о борьбе Стефана с пермским волхвом Памом -- имеет сюжетный характер, насыщена бытовыми зарисовками, живыми сценами.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в "Житии Стефана Пермского". Похвала эта состоит из трех плачей -- пермских людей, пермской церкви и автора, "инока списающа". Подобного рода житийная похвала, в форме плачей народа, церкви и автора, встречается только у Епифания. Ничего похожего мы не найдем ни в переводных житиях, ни у русских агиографов до Епифания и после него. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их Епифаний под влиянием народных плачей. Он сам сравнивает плач пермской церкви со вдовьим причетом: "[Церковь] не хотяше утешитися, но и утешения не приимаше, глаголющи: не брезете мене, не брезете, да ся наплачю; не дейте мене, да ся насыщу плача, обычай бо есть вдовам новоовдовевшим плакатися горко вдовьства своего". Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного причета: "Увы мне, свете очию моею, камо заиде… вмале повеселихся с ним… к кому же привергуся, да сотворит ми увещание, еже от печали утешение".

Второе сочинение Епифания Премудрого, "Житие Сергия Радонежского", вскоре после составления его Епифанием было переработано Пахомием Логофетом. Текст пахомиевской редакции "Жития Сергия" дошел до нас в многочисленных списках, разных редакциях и вариантах, и четкого представления о том, каков был вид епифаниевского текста этого жития, у нас, по существу, нет. В общих чертах можно утверждать, что это Житие, написанное Епифанием, носило более повествовательный характер, чем "Житие Стефана Пермского", стилистически было более спокойным и строгим, более насыщенным фактическим материалом. Целый ряд эпизодов "Жития Сергия" имеет своеобразный лирический оттенок (рассказ о детстве отрока Варфоломея -- будущего Сергия, эпизод, повествующий о просьбе родителей Сергия не уходить в монастырь до их смерти, чтобы было кому помочь им в старости, и т. п.).

Если в "Житии Стефана Пермского" Епифаний показал себя виртуозом-стилистом, то в "Житии Сергия" он представал мастером сюжетного повествования. Можно без преувеличения назвать Епифания Премудрого великим писателем русского средневековья.

Агиографическому жанру в конце XIV -- первой половине XV в. присущи повышенная эмоциональность, стремление к обобщениям. Как пишет Д. С. Лихачев, художественное вимдение писателей конца XIV-XV вв. отличается от предшествующей эпохи новым отношением к человеку, осознанием ценности его внутренней жизни, его индивидуальных переживаний, что придает экспрессивность описаниям человеческой личности. "Но при этом стиль остается по-прежнему абстрагирующим. Познание мира раздвигается, художественные задачи расширяются, статичность описаний предшествующих эпох сменяется крайним динамизмом, но искусство не выходит еще из пределов религиозности и отнюдь не стремится к конкретизации. Поэтому самое характерное и самое значительное явление в изображении людей в житийной литературе XIV-XV веков -- это своеобразный „абстрактный психологизм"".

Жития второй половины XV в. могут быть отделены от житий предшествующего периода лишь условно; деятельность одного из наиболее выдающихся представителей епифаньевской агиографической школы -- Пахомия Логофета -- в значительной степени относилась ко второй половине века. Однако для агиографии данного периода характерны все-таки некоторые новые черты, существенно отличающие ее от житийной литературы предшествующего времени.

Хорошо разработанной стилистической системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV в., с одной стороны, "неукрашенные" описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а с другой стороны -- жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет) . Мудрость центрального персонажа, раскрывающаяся неожиданно для окружающих, характерна для "Повести о Петре и Февронии". Один из наиболее выдающихся памятников древнерусской агиографии и литературы вообще, "Повесть о Петре и Февронии", как и "Житие Михаила Клопского", возникла на местном материале (Петр и Феврония были святыми Муромского княжества), но приобрела общерусское литературное распространение.

Вопрос о происхождении "Повести о Петре и Февронии" сложен и вызывал споры в научной литературе. В настоящее время можно, по-видимому, считать установленным, что дошедший до нас письменный текст Повести восходит к времени не ранее середины XVI в. и создан писателем-публицистом этой эпохи Ермолаем-Еразмом. Однако уже в XV в. существовала церковная служба Петру и Февронии, где упоминались основные мотивы повести -- победа Петра над змеем, его женитьба на Февронии и их совместное погребение. Вполне возможно поэтому, что Ермолай, как и другие средневековые агиографы, подверг стилистической обработке уже существовавшую житийную повесть.

Сюжет жития о Петре и Февронии не похож на большинство житийных сюжетов. Здесь нет ни страданий за веру, ни мученической кончины героев, утверждающей их святость. Герои повести весьма мало связаны с историей; попытки установления их исторических прототипов сомнительны; для XV-XVI вв. эти герои, во всяком случае, были персонажами далекого прошлого. В центре повести -- крестьянская девушка Феврония, согласившаяся излечить княжича Петра, заболевшего от пролившейся на него змеиной крови. В награду за это Феврония требует, чтобы княжич женился на ней. Вначале Петр пытается "искусить" Февронию: моясь в бане перед излечением, он посылает Февронии клочок льна и требует, чтобы она выткала из него "срачицу и порты и убрусец". Но Феврония поступает, как и подобает фольклорному хитрецу, которого пытаются одурачить: она отвечает нелепостью на нелепость, соглашаясь выполнить просьбу Петра при условии, если княжич приготовит ей из щепочки ткацкий станок. Так же неудачно кончается попытка излеченного князя просто нарушить свое обещание: Феврония предусмотрительно велела смазать все его язвы (полученные от змеиной крови), кроме одной, и вероломство Петра приводит к тому, что от "того струпа начаша многие струпы расходитися на теле его"; для окончательного излечения Петру приходится выполнить свое обещание. После смерти брата Петр занимает престол Муромского княжества. Когда мятежные бояре решают изгнать княгиню-крестьянку из Мурома, она соглашается уйти, если ей разрешат взять с собой то, что она попросит. Бояре соглашаются, и княгиня просит "токмо супруга моего князя Петра". Петр следует за нею. В конце концов Петр и Феврония благополучно "державствуют" в Муроме; по "преставлении купнем" (одновременной смерти) и раздельном погребении они оказываются все же воссоединенными "в едином гробе".

Связь "Повести о Петре и Февронии" с устным народным творчеством, отражение в ней "мировых" фольклорных мотивов весьма значительны и неоднократно отмечались в научной литературе. Однако существующие записи сказок и преданий об этих святых -- поздние (не ранее конца XIX в.) и сложились уже под влиянием письменной житийной традиции (хотя, возможно, включают и подлинные фольклорные мотивы). В сюжете Повести соединились два основных сказочных сюжета -- волшебная сказка о борьбе во змеем и новеллистическая сказка о мудрой крестьянской девушке, выходящей замуж за знатного человека и подвергающейся трудным испытаниям. Герой жития Петр заболевает после того, как побеждает змея; Феврония излечивает его от язв. Эта завязка сближает Повесть с кельтской легендой и средневековым западным романом о Тристане и Изольде: подобно Февронии, Изольда излечивает Тристана, заболевшего от крови дракона; с "Тристаном и Изольдой" совпадает и тема воссоединения героев после смерти (в Повести герои чудесным образом оказываются в едином гробу, в легенде о Тристане из его могилы вырастает куст терновника, соединяющий ее с могилой Изольды). Сочетание сюжета неравного брака крестьянки и знатного человека с мотивом исцеления жениха не характерно для известных нам русских сказок, но такое же сочетание присуще новелле Боккаччо о Джилетте из Нарбонны ("Декамерон", день 3, новелла 9) и комедии Шекспира "Все хорошо, что хорошо кончается", -- вероятно, такой контаминированный сюжет существовал и в русском фольклоре XV в.

Сюжет жития Петра и Февронии принадлежит, таким образом, к числу популярнейших сюжетов мировой литературы.

Агиография, как можно заметить, не оказалась в стороне от новых веяний в русской литературе того времени. Многими своими чертами жития-повести XV в. перекликались со светской повестью -- жанром, получившим наиболее широкое распространение во второй половине XV в.

Одним из основных видов письменности XVI в. оставалась агиография -- литература житий святых.

Конец XV -- первая половина XVI в. были временем канонизации многих общерусских и местных святых. Канонизация эта была связана с идеологическими явлениями того времени -- с образованием централизованного Русского государства, разрывом между русской церковью и Константинополем и острой идейной борьбой в русском обществе конца XV -- начала XVI в. Жизнь и духовные подвиги новых святых (главным образом, церковных деятелей недавнего прошлого) должны были быть описаны в житиях.

Жития XVI в. дошли до нас и в отдельных текстах, и в сборниках, и, что особенно характерно для этого периода, в составе больших сводов -- патериков и "Великих Миней Четиих". Многие из житий этого периода были посвящены святым -- основателям монастырей конца XV и XVI вв. К числу таких житий XVI в. относятся жития Дионисия Глушицкого, Павла Обнорского, Корнилия и Стефана Комельского, Адриана Пошехонского и др.

Целый ряд памятников житийной литературы XVI в. связан с цитаделью "воинствующих церковников" -- Иосифовым Волоколамским монастырем. Волоколамские жития были объединены в специальный свод "повестей преже бывших отець" (отцов) Боровского и Волоколамского монастырей -- Волоколамский патерик. Составителем его был племянник и сподвижник Иосифа Волоцкого, писатель и иконописец Досифей Топорков. Волоколамский патерик включал не только жития почитавшихся в монастыре святых (Иосифа, его учителя Пафнутия Боровского), но также и сказания сюжетного характера -- о "злой жене", предавшей своего мужа "варвару" -- татарину, об умерших и вновь вернувшихся к жизни людях, о мнимо раскаявшемся еретике, вылившем в огонь святую воду, и др.

Важнейшими памятниками иосифлянской агиографии XVI в. были отдельные жития основоположника этого направления -- Иосифа Волоцкого (составленные Саввой Черным и Львом-Аникитой Филологом). Жития церковных деятелей, созданные в XVI в., были близки по времени к жизни своих героев и сохранили благодаря этому ряд живых реалий. Но по сюжетам они были довольно традиционны; единственным исключением в этом отношении была житийная "Повесть о Петре и Февронии".

Подобные документы

Житийная литература - вид церковной литературы жизнеописания святых. Появление и развитие агиографического жанра. Каноны древнерусской агиографии и житийная литература Руси. Святые древней Руси: "Сказание о Борисе и Глебе" и "Житие Феодосия Печерского".

реферат , добавлен 25.07.2010


Периодизация истории древней русской литературы. Жанры литературы Древней Руси: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. История литературного памятника Древней Руси "Слово о полку Игореве".

реферат , добавлен 12.02.2017


Эволюция житий и особенности образования агиографического жанра на русской почве. Житие как жанр литературы XVIII века. Направления эволюции агиографического жанра. Особенности женских образов в литературе XVII в. Ульяния Лазаревская как святая.

курсовая работа , добавлен 14.12.2006


Возникновение русской литературы, этапы и направления. Первичные жанры: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. Объединяющие жанры: летопись, хронограф, четьи-минеи, патерик, отличительные черты.

контрольная работа , добавлен 20.01.2011


Историко-литературный процесс XI - начала XVI веков. Художественная ценность древнерусской литературы, периодизация ее истории. Литература Древней Руси как свидетельство жизни, место человека среди ее образов. Произведения агиографического жанра.

реферат , добавлен 06.10.2010


Характеристика описания жития - жанра древнерусской литературы, описывающего жизнь святого. Анализ агиографических типов жанра: житие - мартирия (рассказ о мученической смерти святого), монашеское житиё (рассказ обо всём пути праведника, его благочестии).

контрольная работа , добавлен 14.06.2010


Древнерусское житие. Литературные особенности житийного жанра. Историческая и литературная ценность произведений агриографии. Составляющие канонов житийного жанра. Каноны изложения житийных историй. Каноническая структура житийного жанра.

курсовая работа , добавлен 27.11.2006


Литература эпохи русского Предвозрождения. Произведения патриотического содержания. Повести о побоищах на реках Пьяне и Воже. Памятники Куликовского цикла. Повести о нашествиях Тохтамыша, Едигея, повесть о Темир Аксаке. "Слово о житии" Дмитрия Донского.

курсовая работа , добавлен 09.11.2016


Изучение особенностей летописания. "Повесть временных лет", ее источники, история создания и редакции. Включение в летопись различных жанров. Фольклор в летописи. Жанр "хождение" в древнерусской литературе. Бытовые и беллетристические повести конца 17 в.

шпаргалка , добавлен 22.09.2010


История возникновения русской летописи "Повесть временных лет". "Повесть временных лет" как исторический источник и литературный памятник. Стилевое своеобразие "Повести временных лет". Значимость "Повести временных лет" в литературоведческом аспекте.

И историко-церковные аспекты святости. Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении , обожении и т. д. В историческом плане жития при соответствующей историко-филологической критике выступают как источник по истории церкви , равно как и по гражданской истории. В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности , социальные параметры религиозной жизни, религиозно-культурные представления общества. Жития, наконец, составляют едва ли не самую обширную часть христианской литературы , со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров и т. д., и в этом плане являются предметом литературно-филологического рассмотрения.

Структура

Изучение житий святых выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определённым литературным канонам , характерным для разных христианских традиций. Например, в таком агиографическом жанре, как «похвала святому», соединяющем в себе характеристики жития и проповеди , выделяется достаточно чёткая композиционная структура (введение , основная часть и эпилог) и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками).

Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы: например, рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т. п. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников , начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного , открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и входит в Царство Небесное . Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов.

Стиль

Житие святого - это не столько описание его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приёмы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царство Небесное , который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщённо-типическим. Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошёл святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива , перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста , а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей прежде всего святого в его прославленном, небесном состоянии. Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесён со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т. д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

См. также

Напишите отзыв о статье "Агиография"

Литература

• Рудаков А. П. Очерки Византийской культуры по данным греческой агиографии / А. П. Рудаков; Предисл. Г. Л. Курбатова , Г. Е. Лебедевой ; Послесл. Г. Е. Лебедевой. - СПб. : Алетейя, 1997. - 304 с. - (Византийская библиотека. Исследования). - 2500 экз. - ISBN 5-89329-021-6 . (в пер.)
• Шастина Т. П. Лекция 3. Литература Киевской Руси. Тема 2. Основные типы агиографических сочинений // / Рецензенты: М. Н. Дарвин, Г. П. Козубовская. - г. Горно-Алтайск: РИО "Универ-Принт", 2003. - 6 с. - 100 экз.
• Жития святых, на русском языке изложенные по руководству Четьих-Миней св. Дмитрия Ростовского, кн. 1-12. М., 1991-1994.

Агиография Форма жития Тип жития Сборники Апокрифические жанры Связанные статьи

Отрывок, характеризующий Агиография

Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.

Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.

Литература житий святых, или агиография, – достояние средневековой христианской культуры, имеющее многовековую историю развития до появления на Руси. Хотя Античность этого жанра не знала, но именно ее традиция составления биографий знаменитых людей подготовила почву для возникновения агиографии. У истоков житийной литературы стояло жизнеописание Христа, в четырех версиях (от Матфея, Марка, Луки и Иоанна) канонизированное церковью и образовавшее остов Евангелия. Оно определило житийные принципы изображения героя (идеализирующий), отбора и расположения биографического материала (цепь самых ярких эпизодов из жизни святого, связанных хронологически или тематически и работающих на одну цель – доказать исключительность его личности). Многие евангельские мотивы стали традиционными для житийной литературы, например искушение святого блудницей, исцеление им недужных, поучения и пророчества. Евангелие оказало влияние и на стиль агиографических сочинений, метафорический по своей основе, что отражало стремление средневекового человека подняться над реальностью, в сиюминутном увидеть вечное. Питательной средой для агиографии на протяжении всего Средневековья являлось устное народное творчество. Многие жития святых выросли из народной легенды, монастырского предания, рассказа о чуде, а их герои нередко напоминают былинных богатырей, но только богатырей духа.

Житийный жанр пришел на Русь вместе с принятием христианства из Византии, где к VIII–IX вв. сложился канон агиографического повествования . Классическое житие должно было состоять из трех частей: вступления, собственно биографической части и завершающего повествование похвального слова святому. Обязательным для вступления было сознательное самоуничижение автора, необходимое для того, чтобы подчеркнуть величие нравственного подвига героя. "Общие места" вступительной части жития – отсылки писателя к источнику достоверных сведений о святом, что было призвано документировать повествование; молитва к Богу о помощи в трудном деле "списания" биографии одного из "воинства Христова"; обильная цитация книг Священного Писания, усиливающая дидактическую направленность произведения.

Агиографический канон требовал, чтобы в центральной части жития указывалось на благочестие родителей святого, раннюю необычность героя, который избегал детских игр и зрелищ, но прилежно учился, посещал церковь и был "душею влекомъ на любовь Божию". Инаковость житийного героя проявлялась в его отречении от мирского, присущем ему даре чудотворения: он мог предсказать исход битвы и день своей смерти, в голодные годы творить из лебеды хлеб, а из пепла – соль, исцелять "бесноватых", слепых и хромых. Для автора жития характерна графическая манера письма, предполагающая использование только двух красок: для создания образа святого – белой, его противников – черной. Обычно святой был свят от рождения, его образ не имел внутренних противоречий и не претерпевал духовного развития; герой жития никогда не испытывал сомнений и не переживал нравственных кризисов. Дорожа вечным и всеобщим, агиограф пытался освободить создаваемый им образ идеального человека от всего индивидуального и конкретно-исторического, поэтому житийная литература, по словам В. О. Ключевского, богата "образами без лиц", похожими друг на друга, в сходных ситуациях совершавшими одни и те же поступки, произносившими одни и тс же слова.

Схема житийного повествования переносилась из произведения в произведение, преодолевая пространственные и временные границы, не потому что средневековые писатели были лишены таланта, а русская литература, усвоившая агиографический канон, была идейно и художественно бессильна. Появление "общих мест" в житиях святых объяснялось иным представлением о литературном мастерстве, господством в Средние века эстетики подобия. Они возникали и как следствие незамысловатости и строгой регламентированности монастырской жизни, похожести тех жизненных ситуаций, в которые попадал герой-монах. Кроме того, в основе житий обычно лежали монастырский эпос или родовое предание, рассказы о святом его сподвижников и учеников. Фольклорное восприятие и устная традиция бытования сглаживали различия в обстановке жизни героев, их индивидуальном облике. Необходимо принимать во внимание и читательскую аудиторию, которой адресовалась литература житий. Это в основном была среда монашеская, крестьянская, во всем дорожившая традиционным укладом и воспринимавшая новое настороженно, с недоверием. Обилие канонических формул в памятниках древнерусской агиографии создавало иллюзию заторможенности развития литературы, которое, по мнению Д. С. Лихачева, совершалось достаточно быстро, но было "труднее уловимо и сложнее определимо".

Наибольшей подвижностью и многообразием отличались описания чудес, совершаемых святым при жизни и после смерти. Они являлись обязательным компонентом жития и представляли собой либо протокольноделовую запись случившегося, либо остросюжетный рассказ о помощи святого людям, попавшим в критическую ситуацию, будь то неизлечимая болезнь или пропажа жизненно необходимого, засуха или шторм, вражда или клевета. Ф. И. Буслаев справедливо полагал, что "в статьях о чудесах угодников иногда в замечательно ярких очерках выступает частная жизнь наших предков, с их привычками, задушевными мыслями, с их бедами и страданиями".

Древняя Русь оставила нам в наследство огромный массив житийной литературы, весьма разнообразной, несмотря на жанровую нормативность. Во многом именно поэтому проблема типологии житий в достаточной мере не разработана учеными: трудно выделить универсальный принцип классификации агиографических произведений, в силу чего за основу берутся самые разные признаки – как собственно литературные, так и внелитературные. Прежде всего различают переводные и оригинальные жития. Руководствуясь географическим принципом, т.е. учитывая место создания памятника или место подвижничества героя, выделяют жития киевские, новгородские, московские, севернорусские и т.п. Признавая неразвитость авторского самосознания и отсутствие литературных направлений и школ в Средние века, тем не менее говорят о жанрово-стилевой близости житий, созданных Нестором и Епифанием Премудрым, книжниками "ученой дружины" митрополита Макария и писателями-старообрядцами. Агиографический материал часто группируют по типу героев, ибо поэтика жития во многом зависела от того, был ли святой рядовым монахом или игуменом монастыря, князем или иерархом церкви. Однако эта классификация весьма условна, поскольку в разряд княжеских житий попадают жизнеописания и мучеников, и воинов, и святителей. Видимо, за основу систематизации лучше брать тип деятельности святого и различать жития затворников и столпников, мучеников и юродивых, воинов и основателей монастырей.

В зависимости от характера сборника, в который входили агиографические произведения, выделяют их линейные, проложные и патериковые виды. Если житие, включенное в состав Пролога, представляло собой своеобразный "конспект" его полного варианта, читающегося в Минее, то патериковое "слово" о святом – это увлекательный рассказ об одном или нескольких эпизодах из жизни подвижника. Порядок следования отдельных произведений в патерике не зависел от церковного календаря, как в Прологе и Минее, где текст располагался в зависимости от дня памяти святому ("Житие Феодосия Печерского", например, читалось под 3 мая). Исходя из назначения агиографических сборников, различают служебные, связанные с церковным обиходом, и четьи, предназначенные для "душеполезного" чтения.

Создание оригинальных памятников агиографии в первые века христианства на Руси сыграло большую роль в борьбе за ее независимость в делах государственного, церковного и культурного строительства. Чтобы поднять свой престиж и добиться правовой и идеологической автономии от византийской церкви, русской церкви необходимо было создать свой пантеон святых, непременным условием канонизации которых являлось наличие жития. Следует принимать во внимание и причины художественно-эстетического свойства: под влиянием переводных житий (в основном греческих, реже – болгарских и сербских) у русских книжников могло возникнуть желание попробовать свои силы в этом жанре, вступить в своеобразное литературное состязание со своими предшественниками. Появление древнерусской агиографии было вызвано насущной потребностью формирования нового христианского идеала поведения человека. Житие не только давало представление об идеальном, но также показывало конкретные пути достижения нравственного совершенства, будило творческую активность читателя, что создавало условия перехода от "жития" к "жизни" путем подражания христианскому праведнику. Именно житийная литература в Средние века была ответственна за нравственное здоровье общества.

Христианство на Руси – официальная религия, насаждаемая "сверху", поэтому первые русские святые – князья, а сам тип княжеского жития необычайно продуктивен. Прежде всего претендовали на причисление к лику святых и создание житий князь Владимир, крестивший Русь, и его бабка – княгиня Ольга, первой из русских правителей принявшая христианство. Однако их жития складываются позднее, уступая место написанным во второй половине XI – начале XII в. "Сказанию" и "Чтению" о святых мучениках Борисе и Глебе, житиям Антония (до нас не дошло) и Феодосия Печерских. Очевидно, это связано с языческим прошлым князей: требовалось время, чтобы забыть либо оправдать жестокость Ольги в ее борьбе с восставшими древлянами или любовь к мирским радостям Владимира, который до крещения проводил время в военных походах и пирах с дружиной, был окружен многочисленными женами и наложницами.

Уже ранние образцы русской житийной литературы свидетельствуют об их национальном своеобразии, о мастерстве русских писателей, творчески освоивших агиографический канон. Жития русских святых теснее, чем византийские памятники агиографии, связаны с конкретной исторической действительностью, отличаются обилием ярких примет своей эпохи.